О чьих-то судьбах вечная забота.
Кусочек сердца отдавать кому-то
Такая брат, у нас с тобой работа.(c)
Никодим Юрьевич Шиловский (45 лет), директор первого старшего отряда им. К.К. Ройша г. Куй
Родился 16 апреля 1790г. в городе Столице, в семье интеллигенции условно среднего класса, нетитулованного дворянства. Родители погибли в результате несчастного случая, воспитывался преимущественно бабкой. Антонина Леновна Шиловская до Революции держала пансион для благородных девиц, после преобразованный в общеобразовательную вечернюю школу гуманитарной направленности.
В 1808г. поступил в столичный университет им. Ровноносова на педагогический факультет. Там познакомился с будущим другом Эдуардом Никольевичем Шере. К концу первого курса образовали вокруг себя тайный «вольнодумный» кружок революционных настроений. В 1815г. за несколько месяцев до защиты кандидатской были отчислены из университета (аспирантуры) по надуманной причине (причастность к зарождающемуся делу революции доказать не удалось).
В январе 1818г. До Столицы доходят слухи о событиях в Петерберге, активизируется пропагандистская деятельность кружка, вместе с Шере оказывают поддержку Революции в Столице.
После Революции активно участвовал в строительстве нового общества в целом и системы образования в частности в разных частях необъятной родины. Внедрял проекты двухгодичных трудовых школ, направленных не профориентирование подростков, и первые детские отряды с трудовым воспитанием.
В 1831г. в Кронштадте знакомится с семьей Лядащевых, дает частные уроки фехтования их сыну Тимуру.
«В 1835 году на ежегодном съезде (ноябрьском, под новый год) работников сферы образования и воспитания уже не молодой, но всё такой же энтузиастичный товарищ Шиловский узнаёт, что в Куе отрядская система как пошла по экспоненте, так и не пришла обратно. Поскольку он, см. выше, энтузиастичен, и у него под Столицей первые отряды лопаточкой картофельные поля вскапывали, он не сомневается, что сейчас всё единолично разрулит, если поедет в Куй.» (с)
В 1836г. вместе со свои другом Эдуардом впервые ступает на куйскую землю близ города Триполец и принимает обязанности директора будущего отряда им. Ройша. В здании бывшего публичного дома планируется не более как через 3 месяца открыть первый старший отряд!
Полный надежд и чаяний, на торжественное открытие отряда письмом приглашает самого Константия Константиевича.
Бесславное начало отряда им. Ройша
К зданию прилагался завхоз Калина Ванович Сердюк; он был чрезвычайно сложен для такого простого дела, как заведование хозяйством детского отряда. Калина Ванович имел обыкновение курить трубку даже в помещении и выражать свое мнение по любому вопросу в крайне саркастичных тонах, а иногда, речи своей не закончив, уходить, махнув рукой, мол, что с вас взять, - наверное, обижался.
К концу февраля начали прибывать педагогические кадры.
Первым добровольцем после Эдуарда был товарищ Ландгран Вальдемар Глебович - будущий преподаватель эстетического воспитания. Я говорю «добровольцем», потому как он сам просил о должности, а не был направлен по распределению. Человек крайне интеллигентный и сдержанный, но чуткий к настроениям окружающих.
Лелюд Кукуцаплиевич Вектор, воспитатель, преподаватель физической культуры, гимнастики и строевой подготовки был направлен с биржи труда. Лелюд Кукуцаплиевич отличался строгим нравом и мягкими принципами, не считал зазорным повысить тон для эффективности донесения информации собеседнику. Вступал в бесконечные споры смутного характера с Шере, где, казалось, оба говорят одно и то же, но разными словами.
Пульхерия Викторовна Рэмо, отрядский врач и психотерапевт напротив женщина на вид мягкая и терпеливая, мнение свое донести умела, не меняя тембра голоса и размеренной интонации. Перевелась к нам на полную ставку с полуторной в двух младших отрядах.
31 марта вечером прибыли дети.
По списку детей было 15 с личными делами не содержащими в себе никакой сколько-нибудь полезной информации, по факту - 21.
Один мальчик из неучтенных, Алек Грин, был сразу же направлен на попечение Пульхерии Викторовне. У Алека была травма головы приобретенная вследствие падения из поезда и частичная потеря памяти, с этой травмой связанная. Характер демонстрировал закрытый и ожесточенный, на контакт шел нехотя, с опаской.
В целом большинство проявляли скорее любопытство, иногда прикрытое напускным равнодушием, чем категорическое неприятие своего нового положения. Быстро выделилась команда желающих помочь с приготовлением общего позднего ужина, уже не помню в каком составе, что показалось мне добрым знаком.
Около полуночи внезапно прибыл обещанный нам управлением практикант из Столичного педагогического училища Владлентий Томилович Изопайтис. Юноша вида трепетного и напуганного (это впечатление и позже не оставило меня) в сопровождении ещё двух детей и обремененный нашей корреспонденцией.
Бойкая, очень деревенская девочка Калерия Игоревна Понедельник, протянула бумаги о переводе и без малейшего смущения прошла в общий зал. А измазанный углём высокий мальчишка с чемоданом, в до неузнаваемости ободранном одеянии, некогда бывшем формой Столичной навигацкой школы, мялся в углу, явно собираясь уходить. Я отказался верить своим глазам в мгновение узнавания: передо мной стоял, шмыгая носом, Тимур Лядащев, сын моих Кронштадских друзей Василия и Марии.
Тут стоит забежать немного вперед и оглянуться немного назад. Начнем последовательно: не далее как в январе этого года с Василием Федоровичем Лядащевым, занимавшим высокий пост по международным отношениям, произошла неприятнейшая история со скандалом и судебным делом по обвинению в Измене, о чем трубилось во всех газетах. Обвинения, очевидно, были ложными, и я с нетерпением ждал письма о разрешении дела. Это письмо мне и предоставил товарищ Изопайтис. Содержание оно носило следующее:
«Здравствуй, Никодим Юрьевич.
Спешу сообщить, что история, о которой ты, вероятно, знаешь из газет - разрешилась для нас относительно благополучно. По решению суда все обвинения с меня были сняты, полномочия конечно тоже. К сожалению, скандал замять не удалось, и я вынужден покинуть Столицу на время. Сегодня мы с Машенькой отправляемся в Фыйжевск, где назначена новая должность. Тимура эта история не коснулась вовсе. О нашем отъезде я писал ему, волнений быть не должно.
Нового адреса пока что сообщить не могу, так как с расселением не ясно, будем разбираться на месте. Напишу по прибытии. Желаю удачи с новым делом!
С дружеским приветом, Василий Лядащев.»
Чем я и поспешил поделиться с Тимуром, побег и мотивы которого из старой школы были уже очевидны, при первой открывшейся возможности после ужина и заручиться его обещанием не покидать отряд хотя бы до утра.
Но вернемся к повествованию. Воспитанники собрались в большом зале, я сказал приветственную речь о новой трудовой жизни, о том, что нужно забыть о прошлом, что нужно идти все вперед и вперед и о том, какие блестящие перспективы нас всех ожидают в будущем. Далее был представлен педагогический состав и проведена первая жеребьевка на подотряды к ужину.
Первыми тремя (и кажется последними на ближайшие события, но в тот момент я об этом не догадывался) были отряды под руководством Тимьяна Лоховски, симпатичного жизнерадостного мальчика из Польши-Италии, Василины Стрельниковой, тихой и серьезной и Звенислава Бессердечного, простого и прямого, с какого-то хутора куйского ызда.
Ужин прошел в спокойствии: все были голодны, знакомились, переговаривались весьма доброжелательно.
Первые стычки начались после. Одна из девочек третьего отряда, что должен был убирать со стола, отказывалась работать. Выяснилось, что маленькая и хрупкая, но обладающая вздорным и допытливым характером Изабелла Войбах никогда в жизни не сталкивалась с подобной необходимостью и попросту не умеет даже вымыть чашку.
В холле завязалась драка с участием другой девочки, потрясающе красивой и такой же вспыльчивой кассашки Розалены Ярцевой. Суть конфликта была как раз в кассашестве, поэтому праведный гнев Розалены на обидчика был оправдан в моих глазах. Обидчиком являлся Лиховид Сольевич Золотцев, беспризорного и криминального вида паренек, в целом весьма равнодушный к окружающим событиям. Дерущихся разняли быстро, но собралась толпа и поучаствовать словесно успели многие. Попутно были припомнены не только кассахи, но и евреи, тавры, пихты, представители древнейшей профессии, погибшая/недобитая аристократия и всеросская власть в целом.
Подобные сценарии недопустимы. Нами с Эдуардом детям было сделано внушение, что за оскорбления, основанные на национальности или любом другом факторе личности, ответственность за который не лежит на его носителе, будут введены наказания и подобное в нашем отряде под строгим запретом. (Снова забегая вперед скажу, что в дальнейшем это первое правило единственное неукоснительно исполнялось).
Вальдемар Глебович инициировал художественный кружок по росписи чашек и привлек к нему значительную часть воспитанников и Пульхерию Викторовну. Остальные небольшими группками бродили по дому и придомовой территории, осматривались и знакомились. До отбоя вспышек больше не было, если не принимать во внимание разбитую чашку ранее упомянутой Изабеллы. Значения я этому событию тогда не придал, а напрасно: возможно то был первый робкий звоночек.
Второй отряд Стрельниковой выразил желание сохранить свой состав на приготовление завтрака и получил разрешение.
Отбой был назначен на 2 часа ночи.
В два часа он предсказуемо не случился.
Дежурными воспитателями на ночь были я и Лелюд Кукуцаплиевич, если память меня уже не подводит; по крайней мере, завершали мероприятия по укладыванию детей спать именно мы с ним.
Калина Ванович громогласно отсчитывал минуты до момента, когда все должны оказаться в своих постелях и ещё минут 15 после. Свет был погашен и на незначительно малое время отряд замер в тишине и покое, имитируя сон. Но стоило затихнуть шагам на лестнице, жизнь забурлила с новой силой. Скрип половиц под босыми ногами, шепот, сдавленные смешки, неловко хлопнувшая защелка двери. Некоторое время я с любопытством прислушивался, затаившись в темноте библиотеки: пытаться сейчас категорично пресечь эти брожения занятие бессмысленное и даже вредное. И я решил попробовать иной путь, проявить понимание, показать, что я не враг им, заслужить симпатию и быть может заручиться поддержкой прямо на первых порах. Побыть немного заговорщиком вместе с детьми, а не против них. В общем, я решил присоединиться к коллективным бдениям.
Случай такой мне предоставили крадущиеся из спальни девочек на третьем этаже Изабелла и Фауста Жигечка, строгая красивая девочка польских кровей, говорят, племянница знаменитой Брады. Как я позже обратил внимание, её лицо в разговоре часто приобретает интересное выражение, будто она сомневается в умственных способностях собеседника и досадует сему факту.
Я предложил пойманным с поличным отправиться обратно в постель, на что они вежливо ответили отказом. В таком случае, сказал я, позвольте к вам присоединиться.
В комнате, куда мы прибыли, собралось уже довольно много воспитанников расположившихся на кровати и на полу, царила атмосфера веселья, и кажется, мое появление смутило их не слишком сильно. Завязался неплохой разговор в шутливой форме о пользе коллективизма, прибывали новые участники, опасливо заглядывая в приоткрытую дверь. Изабелла учила танцевать вальс неповоротливого, но по-хорошему простецкого и весьма сообразительного Яра Холодного, одного из представителей нашего криминалитета. Глядя на Яра и ему подобных понимаешь, что нет плохих людей, есть только тяжелые жизненные ситуации, которые толкают нас на кривой путь. И что измени ситуацию, измени отношение – изменится и человек. Будь с ним добр – и он задумается, как стать лучше. Ведь наша задача здесь как педагогов – показать этим детям, что мир не обязательно будет жесток к ним, что там, где тяжело одному, легко коллективу и что со всем можно справиться, если трудиться и желать.
Вероятно, в какой-то момент мы стали настолько шумны, что это привлекло Калину Вановича, который отчитал за нарушение режима всех и меня особенно; стало смешно и неловко, но я выразил готовность смиренно принять наказание вместе со всеми нарушителями. На будущий вечер сговорились устроить танцы.
К сожалению, на этом бдения не закончились и не все события этой ночи были столь милы и невинны.
Кто-то отправился перехватить перекус на кухню, я же решился на перекур, тогда я ещё тешил себя иллюзией контроля над ситуацией. И потянул за собой одного из старших ребят, Елисея Волеводу. Елисей – веселый и энергичный мальчик, живо интересующийся всем и всеми вокруг себя, не стесняется задавать вопросы и высказывать суждения. Позже Калина Ваныч сделает очень точное сравнение, что тот, мол похож на щенка. Елисей действительно в хорошем смысле напоминает маленького любопытного щенка, готового в любой момент бежать узнавать, что же там происходит и радоваться происходящему. Но пока мы мирно беседовали об отрядской системе и старых сельских школах, в доме назревал конфликт.
Нам предстала следующая картина: Лелюд Кукуцаплиевич у подножья лестницы угрожающе вытаскивает из брюк тяжелый армейский ремень (неловко чуть не выронив пистолет, чем заставил меня обмереть на мгновенье), на ступенях решительные в своем упорстве Розалена и Алек, выше – Изабелла, Лера, Тимур и кто-то ещё из мальчиков. Словесная перепалка происходит вокруг нежелания воспитанников отправится в постель, но мне кажется, что суть не в этом. Напрасно Лелюд Кукуцаплиевич решил прибегнуть к подобному методу и ещё более напрасно угрозу свою не воплотил. Мы оба знали, что он не ударит никого из воспитанников. Теперь они убедились, что это пустые слова, но беда в том, что таким образом они могут посчитать любые наши слова пустыми. Это не те дети и не того возраста, что могут испугаться ремня.
Я все время употребляю слово «дети» и буду его употреблять в дальнейшем повествовании, но только лишь для удобства группового обозначения. Дело в том, что детьми в прямом смысле этого слова я их не считал с самого начала. Это были в большинстве своем уже взрослые сформировавшиеся личности способные и готовые принимать собственные решения и нести за них ответственность. Не все до конца осознавшие себя, но ведь наше дело как раз в том, чтобы помочь им, научить, подтолкнуть.
К 4:30 утра нам удалось кое-как уложить всех по кроватям и, будем честны, только потому, что они сами вымотались. До этого момента вспыхнула ещё безобразная ругань в спальне девочек приведшая к отселению Изабеллы в библиотеку.
Заснуть я так и не смог, курил, бродил вокруг дома, наслаждаясь тишиной и компанией дворовых собак особой хреноедской породы.
В 9.30 кто-то (Тимур, как стало известно позже) чрезвычайно талантливо протрубил побудку на горне, в том числе в двери учительской, ребята планировали диверсию, а устроили полноценный подъем.
Еще до завтрака у нас случилась «Одна немытая кастрюля как символ классовой борьбы» (с)
Второй отряд, проявив чудеса самоорганизации и принципов коллективизма, отказался кормить первый отряд по причине невымытой Изабеллой кастрюли. Высказывали свой протест они весьма многословной и эмоционально, обещание поговорить с Изабеллой в качестве сатисфакции принимать отказывались, но суть требований сформулировать так и не смогли, тем временем предмет спора разрешился руками добровольцев и завтрак готовился. Мелкая бытовая трудность в тот момент казалась трагедией в глазах воспитанников и признаться, стоило проявить твердость в этом вопросе и прекратить спор, но мне все еще было интересно, к чему они придут самостоятельно и я был готов поддержать любое разумное решение. Вальдемар Глебович то ли решил поддерживать нейтралитет, то ли притворился ветошью во время этого разговора, что меня немного опечалило. Впрочем, в дальнейшем собой я был недоволен больше, чем всеми окружающими. Дело в том, что единожды выбрав линию поведения, приняв её, я вынужден следовать ей до конца и изменять себе не намерен ни при каких обстоятельствах. Тем тяжелее впоследствии было признавать возможную неверность своего выбора. Дети на протяжении этих дней многократно и даже осознанно провоцировали меня на агрессию в их адрес, но я запретил себе подобное и старался даже не повышать голоса что бы ни происходило.
С коллегами согласия тоже не было: Калина Ваныч откровенно осуждал меня и мой метод, Лелюд Кукуцаплиевич вроде бы соглашался, но демонстративно противопоставлял себя, Эдик откровенно иронизировал, Вальдемар Глебович отстраненно витал в облаках, а практикант Владлентий, которого к этому времени уже в лицо все называли лопух, был откровенно напуган происходящим (хотя ничего ещё толком и не происходило); лишь только Пульхерия Викторовна оставалась спокойна и невозмутима.
Пустынный лес, окружавший наш отряд, пустые коробки наших домов, старые кресла и раскладушки вместо кроватей, топор и лопата в качестве инструмента и два с лишним десятка воспитанников, категорически отрицавших не только нашу педагогику, но всю человеческую культуру, – все это, правду говоря, нисколько не соответствовало нашему прежнему школьному опыту.
Я еще не терял надежды, что придумаю способ договориться с воспитанниками.
Одна из воспитанниц, Ольха Грач, проявляла чрезвычайно бурную реакцию, кричала, сыпала обвинениями и билась о стену. Демонстративно отказывалась участвовать в завтраке, усевшись на пол, последи холла на втором этаже. Из этой нелепой ситуации меня спас Тимур случайно проходивший мимо. Он просто подал ей руку и она таки поднялась. Никогда доселе я не видел такого злого выражения торжества на детском лице.
Ольха отличалась невыносимо истеричным характером, часто оскорбляла и даже била своих подруг по отряду, с ребятами тоже часто была в ссоре по всяким вздорным поводам. В целом, большая часть девочек были очень развязны и распущенны, ругались и участвовали в пьянстве и драках.
На зарядку в качестве акции протеста часть из них вышла в белье. Акцию считаю проваленной, т.к. просил коллег более не реагировать на подобные выходки по привлечению внимания.
Лелюд Кукуцаплиевич за самовольный уход с зарядки наказывал лишением завтрака.
Воспользовавшись моментом, поговорил с Тимуром на предмет его готовности остаться с нами хотя бы до получения вестей от отца. Оказалось, он здесь встретил Кронштадского друга – того самого мальчика с амнезией – и готов пока остаться. Я был рад. Дружба великая вещь: кто-то ради дружбы едет в Куй, а кто-то в нем остается ради неё, и это прекрасно.
На кухне побеседовал со Всемилом Запашным о пользе образования; очень обстоятельный и практичный мальчик. Говорит, пока посевная не началась, можно и поучиться. В принципе, подход разумный, но, к сожалению, ограниченный.
Далее был урок идеологии от Эдуарда. Присутствовать не стал, а напрасно. Темы поднимали тяжелые, говорили про расстрелы, выражали сомнения в государственной власти. Меня крайне расстроил факт такой политичности детей, в этом возрасте должно интересовать другое. Часть детей, а именно Тимур и Даниил Штиль, мальчик из интеллигентной семьи – это было видно сразу, он правильно говорил и задавал умные острые вопросы – покинули урок, который продолжился за закрытыми дверьми.
После урока было свободное время и большинство высыпали на улицу курить и дышать воздухом. Сейчас не вспомню, что именно задержало меня в доме в тот момент.
На улице прогремел взрыв.
Дальше события развались очень быстро, а время, напротив, будто тянулось слишком медленно.
Последовательность происходящего спуталась в моей голове, поэтому дальнейшее повествование обретёт немного бессвязный вид, за что я искренне извиняюсь.
Не успел я выскочить из дома, как мимо промчались наверх Алек с Тимуром и ещё группа воспитанников. Кто-то кричал, что во дворе взорвалась граната. Мгновением позже удалось выяснить, что никто не погиб, пострадал Лелюд Кукуцаплиевич, но не серьезно и помощь ему оказывают, ещё несколько человек получили легкие ссадины и грязь на одежде, а остальные отделались испугом, и что гранату бросил Алек.
Почему он это сделал, зачем и где он её взял - предстояло выяснить.
Ребята заперлись на чердаке, под дверью собралась гомонящая толпа, но меня впустили без вопросов. Тимур был очень напуган и еле сдерживал слезы, Алек упрямо поджимал губы и смотрел волком. Разговор обещал быть не простым.
Не буду приводить здесь всего, сказано было многое и про ответственность, и про будущее, и про тяжелые сложные судьбы, и про выбор каждого. Наедине мы проговорили около часа(Тимур вышел), со слезами, кровью (пришлось применить силу и отобрать у Алека скальпель которым он попытался порезаться), почти срываясь на крик. Упрямый мальчишка поначалу не хотел слушать, но мне удалось нащупать, как к нему пробиться. Друзья. Самое дорогое, что есть у каждого из нас. У Алека друзья были вот прямо здесь и сейчас, за тонкой чердачной дверью.
Позже, уже всем троим – Алеку, Тимуру и Розе – я прямо пообещал, что они смогут свободно уйти вне зависимости от дальнейших разбирательств. По сути, я планировал организовать побег детей, один из которых по факту государственный преступник, из собственного отряда. Могу ли я что-то сказать в свое оправдание? Пожалуй, нет. Совесть моя говорила, что так поступить правильно.
Под честное слово не покидать чердака(двери у нас запираются только в уборной) я оставил их там и хотел переговорить с коллегами. Но далеко уйти не успел, шум драки позвал назад.
Михрютко Забабашкин, высокий красивый мальчик довольно интеллектуального вида решил делом донести свою мысль о неправильности применения взрывных устройств в людных местах, то есть попросту набить Алеку морду. Дерущихся тут же разняли, Михрютку кто-то отправился провожать в медблок. Получил он то ли книжкой от Алека, то ли маникюрными ножницами Розы. Подобное повторялось несколько раз, только в роли жертв, т.е. поборников правды, по очереди выступили Михрютко, практикант Владлентий и кто-то ещё из воспитанников. После чего было принято решение переместить в медблок самого Алека и компанию, пока они не отправили туда весь остальной отряд.
Тем временем, внизу шел урок хорового пения под руководством Калины Вановича.
Ситуация напоминала кошмарный абсурдный сон, который с каждой минутой повышая напряжение набирает скорость и как тот поезд со сломанными тормозами несется на всех парах к разрушенному мосту, чтобы наконец сорваться в пропасть.
Поступок Алека будто сорвал чеку в головах остальных воспитанников, их уже не волновала недомытая кастрюля, тут и там вспыхивали конфликты, крики, драки, поножовщина, разврат вплоть до насилия. Одни говорили и делали страшные вещи, другие старались пресечь это жесткими методами, третьи понять и исправить всё происходящее как умели.
Например, Александр Коган и Дамир Каштоянц пришли к Калине Вановичу с предложением организовать добровольную дружину, которая будет следить за порядком в отряде и останавливать драки. Очень сознательные и инициативные ребята, быть может только излишне жесткие, из-за чего впоследствии и снискали неприязнь соотрядников.
Экстренным педсоветом постановили провести общее собрание, коллективно всем вместе обсудить и принять решение касательно нашей и Алека дальнейшей судьбы.
На собрании я хотел услышать мнения детей о произошедшем, заставить их понять и решить, готовы ли они проявить сострадание. Изначально вопрос формулировался как: «Готовы ли вы принять Алека обратно в отряд при условии его раскаяния до момента приезда комиссии, т.к. я, в свою очередь, готов встать на его защиту и принять на себя ответственность за его действия», но разговор ушел далеко в другое русло. Тем не менее, большинство высказалось в защиту Алека и выразило готовность вовсе «не выносить сор из избы», в то время как пусть и меньшая, но часть детей категорично отказалась принимать подобное решение и истолковало мои слова как «приказание нарушить закон» и «контрреволюционные настроения». Вероятно, я на тот момент уже утратил способность четко формулировать свои мысли и облекать их в слова. Илларион Драгомиров, не по годам рассудительный мальчик, сказал длинную прочувствованную речь, о том, что отряд это наша новая семья и какой бы она не была нам в ней жить. Правда, к нему не особо прислушались. Особо протестовал и был недоволен решением оставить Алека в отряде Даниил Рюмин, тоже из деревенских. Лицо его отличалось той молодой холеностью, какая бывает только у хорошо кормленых детей. Мальчик упрямый, даже упертый не умеющий и не желающий слушать никаких доводов, где-то понахватавшийся поверхностных знаний о законодательстве, но явно никогда не имевший дела с самой законодательной системой. Как ни пытались мы всем педсоставом ему объяснить, что никто его ни к чему не принуждает и не делает преступником и никакого наказания он не получит и закона не нарушает, он продолжал упорно твердить свое.
Собрание вместо того, чтобы успокоить ещё больше взбудоражило всех.
Даня Штиль с Фаустой поминутно приходили вести со мной душеспасительные беседы (спасали они, что характерно, меня), они даже (с подачи Тимура наверняка) основали отряд имени НикодимЮрича куда, если не ошибаюсь, входили: Даня, Фауста, Тимур, Алек, Роза, Изабелла, Яр и Елисей. Елисей так переживал и требовал каких-то действий, что даже ударил меня по лицу в какой-то момент. Впрочем, заслуженно ударил.
Роза украла пистолет у Лелюда Кукуцаплиевича, Лера вернула ему пистолет, Лелюд Кукуцаплиевич угрожал пистолетом Тимуру и обещал стрелять в детей, дети прибежали ко мне предупреждать об опасности пистолета Лелюда Кукуцаплиевича, т.к. решили, что он будет стрелять и в меня тоже. Он, в свою очередь, просто тоже утратил способность формулировать свои мысли. Даня Рюмин и Дамир писали письма в управу, в комиссию и, кажется, даже в силовой комитет, а Даня Штиль, Фауста и Елисей их жгли в почтовом ящике. Олесь Славецкий, наш итальянский графский отпрыск, рыжий, веснушчатый и талантливый в эпистолярном жанре мальчик, написал целую серию заметок и статью для газеты о событиях в отряде, хотя начал с письма отцу, в целом сводившемуся к «забери меня отсюда». Сергей Волков, друг Олеся, такой же рыжий и с виду весьма доброжелательный, получил нож в ногу от Ольхи за действия сексуального характера в её адрес. Сразу два противоборствующих кружка занялись созданием и распространением листовок по отряду. В голове звучал голос Эдика: «Это всё ты, сволочь, виноват». Эдик был прав.
Второе собрание было более сумбурным, но и более конструктивным. Как ни странно и стыдно, но тут дети показали себя коллективом, в то время как мои уважаемые коллеги устроили безобразную сцену ругани, демонстрирующую их личный непрофессионализм и наше полную некомпетентность как педагогического состава. Что же качается детей, то Урх Пурга, я отметил сложную и тонкую натуру этого мальчика, говорил явно за группу, высказал идею принять принципы самоуправления, организовать дежурства и самим организовывать и соблюдать дисциплину. И его поддержали. Уже на месте стали формировать группы будущих дежурных и набрасывать буквально на коленке дальнейший регламент.
Наступило некоторое затишье. Оказалось, что за всеми ужасами дня они не забыли об обещанных танцах! Стали готовиться к вечеру. Тимур с Розаленой куда-то спрятались ото всех и я про себя умилялся этой первой подростковой любви. Алек мирно беседовал с Илларионом. Елисей оставил попытки меня побить и начал страдать совестью за свой порыв. Провели импровизированный урок вальса при горячем участии Изабеллы с тремя учащимися: Всемилом, Яром и Звениславом, присоединялся кто-то ещё, но не слишком рьяно. Начались танцы, нарядные пары радостно кружились по залу.
Побег Дамира и Саши мы заметили не сразу, и быть может, не заметили бы ещё долго, но кто-то их сдал. Они решили направиться в город, понукаемые целью отправить свое письмо с «доносом».
Тут стоило бы вспомнить о другом письме, упоминаемом в самом начале моего рассказа – приглашении на торжественное открытие отряда К.К. Ройша.
Сейчас сложно сказать, каким путем мы узнали, что Константий Константьевич принял приглашение, но факт остается фактом: к нам ехал Ройш. Удивительно несвоевременно.
Об этой новости я поспешил сообщить Эдуарду. Так же я нашел Алека и сказал ему убираться из отряда, если он всё еще того желает, т.к. с приездом Ройша избежать разбирательства нам уже не удастся. Алек решил остаться. Нам оставалось только ждать и принять свою судьбу.
Последний вальс, он грустный самый. С неизбежностью приходит спокойствие. Я сделал пару кругов по залу, составив пару сначала Изабелле, потом Елисею. Потанцевали шутки ради с Калиной Вановичев, он замечательный танцор, тонко чувствующий музыку. В круг танцующих ворвались Тимур и Розой, восхитительно красивая пара, вспыхнули яркой звездой, чтобы тут же угаснуть. Они сделали всего круг и покинули зал по очереди.
Я вышел во двор с тяжелым сердцем.
Розалена Ярцева, яркая, уверенная девочка, с большим чувством собственного достоинства,
вспыльчивая, но удивительно разумная… целеустремленная. Слишком целеустремленная. Моя самая большая педагогическая, нет, человеческая ошибка. Уже казалось, что вот с ней-то всё будет хорошо, пусть не здесь. Она сильная, она со всем справится. Они вместе справятся.
Но я опоздал. Преступное, непростительное бездействие оставляет только стоять и смотреть в необыкновенно синие глаза девочки, которая сделала свой выбор, каким бы ужасным он ни был.
Ройш был там, с двумя представителями силового комитета. Роза бросилась на него с маникюрными ножницами. Конечно, её остановили. Мне приказали вернуться в дом.
В доме у самого порога я столкнулся с Тимуром. Беспомощность ужасное чувство, я ощутил его особенно остро в этот момент. Беспомощность и страх. Я четко понимал, что если он сейчас выйдет на улицу, то погибнет. Никто в доме не должен был знать, что случилось с Розой. Но они знали. Илларион принес эту новость невесть как. Мне удалось удержать Тимура до того, как Ройш не вошел в дом, я умолял его не делать глупостей.
«Сделайте так, чтобы директор не находился со мной в одном помещении», – холодно распорядился Ройш, и меня проводили в библиотеку, приказав не вставать со своего места.
Следующие часы я провел неподвижно сидя в кресле.
Очень взбудораженный Эдик, явно вспомнивший молодость, предлагал сбежать. Я должен был остаться. Сказал ему брать Тимура и бежать с ним, этот вариант мне понравился и показался наиболее разумным в данной ситуации. Спустя время я готов признать исключительно эмоциональную подоплёку такой затеи, я хотел оградить дорогих людей от возможных последствий своих действий, не до конца отдавая себе отчет в том, что им в действительности ничего не грозило. Тимура он отправил, как позже выяснилось, с Алеком, а сам вернулся и стал читать вслух Блока. Милый, милый Эдик, всё так же смел и верен, как и 20 лет назад.
Ройша я не боялся и был готов хоть и к расстрелу. К тому, что мне погрозят пальцем и накажут писанием отчетов я готов, признаться, не был. Он отчитал меня как напроказившего мальчишку, указывая на каждый просчет и ошибку совершенные за эти сутки, потрясая сочинениями Олеся Славецкого и «трогательными» письмами Саши и Дамира. Прочел детям речь о важности электрификации страны, стоически послушал наш ужасно неспетый хор и уехал.
В эту ночь нас покинули в общей сложности 9 человек.
Погибла Роза.
Ушли Тимур и Алек.
Сбежали Даня Штиль, Фауста, Лихо, Олесь и Сережа.
Договорились о переводе Дани Рюмина в другой отряд.
А я остался с отрядом злых, усталых, сложных, громких, конфликтных, упертых, гиперактивных, сообразительных, деятельных, веселых детей, своим отрядом. И мы справимся.
Пусть этот кон проигран, но игра только начинается.